(метафористичная и аллегорическая киноповесть.)
Отцу, жене, дочери, сыну, матери и всем, кто 
                помог мне выжить посвящаю. 

ИМЕННО ЗДЕСЬ, на позиции, совсем близко от немцев, Бутрин задумался над тем, что он ждал, и – не мог сделать выводов, и бездействие его, и ожидание его становились убийственными. Время шло, – а торчавший над лесом шест-вешка с голубями, метавшимися над ней, – были пока единственным источником информации, которая – постоянно менялась на высоте, и, которую надо было постоянно познавать и изучать, чтобы зацепиться хоть за что-нибудь. По заданию, он – ждал белых голубей. Голуби прилетели, но было их – не четыре, а – три, и – не белые, как оговаривалось, а – сизые. Они прилетели со стороны немцев, и – долго и хаотически кружили над, высоко, над деревьями торчащей вешкой, с завязанной на ней серой тряпкой, а потом неожиданно … улетели на полдня. Когда они снова появились, то – никак не хотели улетать от вешки, беспорядочно кружа над ней и делая кульбиты. Они – не держались – вместе и напоминали собой воздушный ожесточённый бой. Потом, облепили вешку, в попытке зацепиться за тряпку, затем только, чтобы снова сорваться в хаотические кульбиты. Бутрин долго следил за ними в бинокль и никак не мог понять, что же происходит. Немцы, казалось, не обращали на голубей никакого внимания, Бутрин переводил бинокль с вешки на – высоту, где наскоро были возведены какие-то постройки в расположении немцев и – никакого движения среди них Бутрин не заметил, хотя точно знал, что тайное наблюдение за голубями велось – обоюдное. Что всё это значит, мучительно размышлял Бутрин. Он ещё раз внимательно и долго оглядел в бинокль расположение немцев на занятой ими высоте, и негромко сказал:
– Самойлов останется до утра. Степанов и Левченко с ним. Часа через три, четыре, – вернётесь в расположение, если ничего нового не произойдёт. Если заметите движение со стороны немцев – Левченко останется с Самойловым, – Степанов – на доклад немедленно, а вы, – Бутрин кивнул в сторону Левченко с Самойловым, – будете ждать поддержки. Да – не спать никому, пока не произведём первичного анализа ситуации, при её изменении, А – это может произойти только в случае встречи здесь. Ждите! И,чтоб, мимо носа – ни один любой комар не пролетел! Ясно? Любой! 
– Так точно. – почти одновременно ответили все трое, – тон их был более чем спокоен. Бутрин удовлетворённо кивнул:
– Середенко за мной!, – и, оба, быстро скрылись в наступившей уже мгле, тихо прошумев в ближних кустарниках. Надвигалась ночь.
Они спокойны, думал Бутрин продираясь вместе с Середенко сквозь ночь в неопределённости неожиданной мглы, обступившей его с ним.. Порой, казалось непонятно: то ли глухота ночи, то ли – деревья, рытвина, или овраг, или неожиданный крик ночной птицы словно толкали в лицо, мешали идти, сковывали туманом жуткой неизвестности, путали и напрочь прогоняли мысли. Пугали. Непроглядная темень глухого леса сгустилась окончательно.
– Саша, сколько мы прошли?– спросил Бутрин Середенко негромко.
– Черт его знает…– Ответил Середенко глухо, и кашлянул.– Кажись, поляна скоро… – Он чувствовал беспокойство. – Но я не понимаю… Не совсем понимаю где мы… Ведь, и ручья ещё не прошли… Может мы кругана дали? А? Хоть глаза коли, на ощупь идём как… Как бы на болото не наехать, как в прошлый раз, товарищ майор. 
Бутрин достал компас, чиркнул спичкой. Внимательно всмотревшись, повертел его в руках, потряс, и – снова, согнувшись, стал всматриваться в него.
– Ничего не понимаю! – сказал Бутрин.
– А я понимаю! – уверенно и многозначительно произ-  нёс Середенко. – Нечего нам с ним делать! Снова к болоту выйдем! А – не к болоту, так на поле минное, засаду, куда угодно!, только не к себе! Лучом они ведут нас! Точно – лучом! Сейчас мы к ним в гости пожалуем, на ужин; у них там, как раз, по русски, знаете что? Будерброд, – если вы его, этот компас, к чёрту не выкинете! А – цецки с пецками ихние нам достанутся! На свои бутерброды положат и – нас – сожрать заставят!
– Ты что имеешь ввиду, Середенко? – нахмурился, выпрямившись Бутрин.
 – А – я человек позитивный, товарищ майор! – широко улыбнулся Середенко. – Только я – в – себя больше верить стал, как понял что в – компас – не верю!, товарищ майор!
 – А ты, случаем, Середенко – не голоден? С верой-то своей – недолго и отведать этих-то самых… О которых ты говоришь. Цецок-пецок. Ты, лейтенант, смотри, чтобы веру свою – как раз на них сверху не положить вместо масла. Чтоб в горле не застряли. Цецки-пецки – твои… И мои – заодно…
 – Зачем вы так, товарищ майор? – обиженно сказал Середенко. – Я ведь не это имел в виду.
 – Не хочу я им на стол накрывать, Середенко. Наоборот хочу, – всю жратву их поганую, что они состряпать сумели и успели – собрать, – в горла их поганые им же и затолкать, да так. – чтобы они подавиться смогли, нелюди. Едри их в душу мать! Только вот задачка, лейтенант, что – ничем, кроме пули свинцовой – они давиться никак не хотят! Не хотят подыхать, нелюди, гниды такие, хоть в лепёшку расшибись! А от своей жратвы, они. паразиты, крысы живучие!, ё. их в душу мать, дъяволов! Ещё – ярее становятся! Но, ведь придумали они что-то! Голубей видел? Что с ними!? И раз война у нас с ними, война добра со злом, не на жизнь а на смерть, то хочу я эти цецки-пецки свои, и не потерять, и – так, приправить, чтобы передохли они все до последнего, только от духа их! А, значит, если по большому счёту, лейтенант, хочу я цецки-пецки – из словаря их фашистского выдрать, и в – свой, русский, толковый записать, да – ещё синонимом чтоб, бутерброда, сделать, чтоб – не путаться и не заплутать… Чтоб – не пулями их, дъяволов, высматривая, где они там… косить по одному, – а – чтоб – сразу все их головы – взорвать! Их же желчью поганой! Молодой ты, Саша, – вдруг мягко сказал Бутрин. – А – Вера твоя – верёвкой стать может за которую тебя как раз и поведут… Куда захотят. Думаешь, если без компаса из болота вылез, да до дороги дополз утоптанной… Тут придумать надо что-то! Они с лучших людей наших – кожу снимают, и – души их топчут, да это полбеды…, – для них, тварей поганых – тоже пуля русская есть, а что они в наши русские головы залезли, змеи мерзкие, так знают они, что умирают души наши от этого… А вот – ОТ ЧЕГО! – их гавняные!... мозги сохнут??! Вот в чём вопрос! Узнаем, – так и сами спасёмся и их закопаем в их поганые ямы! Да – золотые памятники ещё им поставим, потому что – ямы эти – на НАШЕЙ земле будут! И – памятники эти – нам! А они – в гордыне своей, что – им, мол, они, – задыхаться во веки веков будут в ямах своих! И – никогда не вылезут из них душу русскую поганить! И – топтать…
– Вот топтать-то как раз и – вылезут, чтоб памятники улучшать себе…
 – А! Вот для того и – Вера твоя пригодится, лейтенант! В себя вера… И. Бога! А – пока работы ещё много, лейтенант… А ты только из болота на дорогу-то и вылез… А – уже – вера в тебе!… Мерь её, лейтенант… Мерь!
– До примятой… , товарищ майор, травы на ней…
– Теперь – правильно мыслишь! И – раз до примятой травы,– то – не верь в себя Середенко. Верь в них! И всё возьмёшь – у них! Сомневаться надо, понял? Ты же – разведчик! И – наблюдай! Чтобы – снова и – снова сомневаться! Только так и доползём, дай Бог чтоб до тропинки, хотя бы, пока. Нам надо знать – почему они, здесь, как мыши молчат, а вокруг них– грохот стоит! Чем они здесь занимаются! Почему их – не только – выбить из высотки не могут, но и, – но и даже – услышать их никто не слышал! А – защищает их, все, что шевелится их поганое, как кащей бессмертный сердце своё! Вот в чём дело, лейтенант… Атаки все на них были всегда обречены изначально!
– Просто пресекают атаки на них все, товарищ майор… Обманка это… Отвлекают! Пушечное мясо они! Просто – консерва! Они их сами – первые – сожрут! Их сюда потому закопали… в высотку эту, чтобы они силы наши отвлекали! Ведь, наступление на Киев… же… ведь… Они же с плавней Днепра начать могут… Отсюда. Они же здесь силысобирают! Силы же они собирают, товарищ майор! Силы подтягивают…
– Что с тобой, Середенко? Что с тобой? Какие плавни? Ты о чём? Сюда? Зачем? Какое «пушечное мясо»? Какие силы? Здесь – другое, лейтенант. Вы, – что?! Забыли, зачем вы здесь?! Другое здесь! Мы здесь – только для – этого: ДРУГОГО!
– Дурно мне, товарищ майор! Поплыло всё, вдруг, куда-то! Мысли… И – страх какой-то… непонятный… Вдруг появился… Они ничего не боятся… Сильный страх! Я такого не знал… Товарищ майор… Бутрин! Сергей Васильевич! Бутрин! Что-то… то надо делать… Тоесть то… Что я говорю!..
– Силы они – отнимают, а не собирают! Уходить нам надо отсюда скорее! Скорее, Саша! Ты идти можешь? Ты – говорить можешь? Думать?.. Что с тобой, лейтенант? Ты в себе?
 – Да… Да. В этом смысле – да! Но, – и – не знаю!.. Только – в мыслях – страх, товарищ майор… и… ничего не понимаю… Тоесть, – ничего больше, как только… себе не принадлежу, тоесть, – Середенко выглядел странно, – не в себе я! И – в – себе, одновременно… Вроде, душа моя воюет, товарищ майор, с – их душой! Не рассуждает. Как лучше – ТЕЛУ в атаку пойти, а – сама – в атаке… Понимаете, товарищ майор?!… Я – сказать вам спешу, потому что – хуже мне! Хуже… И – страх, Сергей Васильевич, сильный! Вроде кто указкой указывает: тополь, куст, птица, тень, звуки: мол, не будет ничего после нас; и – нас – не будет! Только – не то это,– ещё хуже… Ужаснее! Смерть это, Бутрин! Ранняя смерть… О ней – всё напоминает! Вроде бы – душа моя – одна, а на неё… а – все… а всё её… против всех она! А все эти – как фашисты, ворвались в дом и насилуют… жену, дочь, сына, меня… Терзают… а – впереди – один конец: смерть! Я – её – ясно вижу! И – нет кроме неё – ничего! Но – есть – больше… Товарищ майор! Вы – запомните всё! Страх… Я – не знаю, что со мной будет! Запомните! – Бутрин снова зажёг спичку и вгляделся в лицо Середенко. Глаза лейтенанта блуждали, будто искали что-то, и был в них – животный страх, а во всей фигуре его Бутрин увидел растерянность и – порыв, будто Середенко подался куда-то убежать, уйти. Бутрин внезапно почувствовал то же самое: животный страх и желание – бежать. И – ещё, – будто поселился в его голове сам Дъявол. Его с большим трудом привели в чувство три мысли: первая; – это – война, вторая; – как там оставленный пункт наблюдения, недалеко у вешки, с завязанной на ней серой тряпкой, и – третья; – надо бежать в расположение, к своим: рассказать, ЧТО? ЗДЕСЬ происходит! И – силился Бутрин место это заколдованное запомнить, где остановились они с Середенко! Но – мысли прыгали: а что, если и у вешки с голубями – то же самое? Если и там – то же самое?! Смогут ли они – уйти?! Животное чувство страха толкало его и к ним. и от них, одновременно, и рассудок толкал его – вперёд, а не назад, к вешке, но и сомнение было и всё смешалось в нём в жутком хаосе…Мотивация подсказывала: срочно – в расположение! пробираться к своим! Пробираться – любой ценой, и там собрать и мысли и силы. Бутрин вспомнил свой приказ, данный меньше часа назад, и – это его сильно успокоило: они придут; появилась мотивация и для них, оставшихся, внезапно осознанная Бутриным, и смысл остался, и – остался холодный ещё ужас, и страшное напряжение, и, как ему показалось, – мнительность: а всё, что его окружало, кроме уже осознанного, позитивного, – гнало мысли в гниющую темницу страха и гадливости, порождая – нечто новое, не менее мерзкое… Казалось, что всё самое чужое: мерзкое, поганое, низкое и мёртвое в сути своей, расчётливо расположилось в нём, раскладывая свой пасьянс… Это было так внезапно и неожиданно, что Бутрин растерялся. Ему захотелось и – поделиться с Середенко, и – поддержать его не тем что СТАЛО с ними, поделиться вслух, как это сделал лейтенант, сначала напугавший, а – затем поддержавший его – этим же, но – поддержать. И поэтому Бутрин стал говорить вслух:
– Ничего… У нас – свой пасьянс, ничего… Ничего! – упрямо твердил он, не находя в себе большего, собрав волю и весь свой оптимизм и ответственность, и – серьёзно и негромко продолжал: – А вот какой пасьянс… я вам сейчас… вот какой.. счас… – и внезапно и с облегчённым открытием пропел:
– Моя любовь – не струйка дыма
Что тает вдруг в сияньи дня!
Но Вы прошли, с улыбкой, мимо, 
И – вдруг заметили – меня!

Что-то открылось в Бутрине, какой-то – уже спасительный и – перспективный – свет, и он понял что может и должен, и обязан – продолжать! Это получалось – легко: 

– Вы не сказали «До свиданья»,
Вы не сказали ДО свиданья!
Вы мне сказали: «Влюблена!»
И – наше – первое – свиданье –
Не – горечь – первого вина… –

Бутрину становилось легче и легче. Краем глаза он видел, как исчезла непонятная, злая, бессмысленная гримаса, искажённая борьбой с ужасом и блуждающими глазами, Середенко, и по какому-то шестому чувству, по наитию они быстро и безошибочно одновременно шли, почти бежали, петляя, по направлению к своим; одно лишь не покидало Бутрина, одна потребность, ставшая избавлением: это – петь. И не просто – петь, – сочинять, противопоставить «гниению» «своему», – СВОЁ: СВОЮ СУТЬ, НЕСОВМЕСТИМУЮ С – ГНИЕНИЕМ!!!; глобально-мерзостному, отрицающему понятия человеческого состояния; – истинное, своё, человеческое, родное, то, за что – зацепиться можно, как за соломинку, и, потянуть за неё, чтобы – СПАСТИСЬ! Он интуитивно и сразу, мгновенно избрал этот путь и одновременно понял, силу нового немецкого оружия, и что у немцев есть оно – точно, и оружие это – фашистская мерзостная суть, да ещё – собранная ими, с миру по нитке, всемирная мерзость от насилия, мрака лжи, и вселенского зла, сконцентрированного здесь, на высотке, глухо занятой фашистами, определяющими здесь нечто глобальное для себя. И – во всей войне этой Добра со Злом! И – глобальное это было в луче этом, стук мерзостного сердца которого они только что услышали в себе. ЧЕЙ ОН БУДЕТ!? ЧЬИМ ОРУЖИЕМ!!! И понял Бутрин силу его и возможности его в руках у зла, – и его охватили ужас и – собственное – бессилие. Как быть? Но – понял он: или – они, или – мы. Идёт ВОЙНА!!! И еще понял, что не один он, и что есть у него задание, по которому он здесь, и есть Середенко, которого поддерживать надо, и Левченко, и – Степанов, и Таня. И – жена его и дети, и ещё, – что есть у него – священная война с фашистами. И – ещё песня есть, за которую он зацепился. Помогли ещё слова лейтенанта, сказанные почти только что: – А я – человек позитивный, товарищ майор, и только – в себя – больше верить стал, как понял что – в компас – не верю!
– Теперь – не верю в расставанье,
Ведь, я по-прежнему – люблю!
Вы – не сказали «До свиданья!».
Но, как про это расскажу… 
Скажите, почему… Свиданье затянулось,
Я, – перед ним, – робею и – молчу!
Скажите же…
– Хватит… Товарищ майор… – попросил Середенко, – я, кажется, прихожу в себя, а нам… надо запомнить! Надо… Помните? Чтобы знать, – надо сомневаться. А – сомневаться будем, – и узнаем, и – запомним… И – выводы сделаем. Так будет лучше. Мы уже почти пришли… Или – нет? Товарищ майор? Ни – днём не пробежишь, ни – ночью! Лес этот, – совсем однородный какой-то. Хоть бы роща какая дубовая, или – березняк…
– Саша, кажется, тебе снова хуже. Помолчи. Всё здесь есть, всё, что хочешь. Ты что?! Не видишь, что ли?!
…Когда Бутрин с Середенко ушли, в ста метрах от того места, где они стояли, зашевелилась и медленно поднялась замаскированная кустом крышка люка, и из него вылезли два немецких офицера:
– Рольганг!, – сказал один другому по-немецки, – Кажется мы их упустили, и я не понимаю, почему. Они оба были уже наши.
– Это твоя осечка, Вилли, и очень досадная. В первый раз они подошли так близко. Мы могли их взять без лишней возни. Никто бы ничего не понял.
–  И пикнуть бы не успели. – согласился немец, которого звали Рольганг. Он наклонился и осветил фонариком дно Люка. Оттуда вылезли ещё трое.
 – Может быть, попробовать догнать их? – спросил Рольганг.
 –  Нельзя. Они могут нашуметь. – ответил Вилли. – Они не должны думать, что нам о них известно. Нам – не нужны трупы. Не – ходячие, ни – живые, и – не буквально сейчас. Это – АБСОЛЮТНО, РОЛЬГАНГ! Буквально будет – потом. Буквально будет потом.
 –  Хорошо, Вилли, в следующий раз они от нас не уйдут. Их рейды к нам говорят о том, что им по-прежнему ничего не известно и, рано или поздно им ПРИЙДЁТСЯ поговорить с нами. Но – главное, – у них там есть женщина. Думаю, что это то, что нам нужно, если она – среди них. Тот материал, что мы отработали, – ничего нового не дал. Просто животный страх. А – его можно снимать и с казнимых. Нам нужна смута, Вилли. ОНА нужна нам! Я уже насмотрелся на их пресловутый героизм… И. – больше русской души на её фоне. Если мы добьёмся ЭТОЙ общей связки, мы сможем брать у них информацию прямо из-под пера и парализовать их взаимосвязи. – Остальные, вылезшие из люка, трое, возились около и – вокруг него, тщательно проверяя маскировку аппаратуры.
Таких потайных люков было на высоте уже много. Этот же находился рядом с расположением русских.

Когда Бутрин с Середенко добежали к своим, их уже ждали. Полковник Зимин нетерпеливо курил, когда они сквозь чащу окружавшего их леса, пошатываясь и поддерживая друг – друга, вышли к хорошо замаскированной землянке, в которой находились ещё медсестра Таня, – молодая, высокого роста, красивая русоволосая девушка, немного печальная, умеющая улыбаться так, как только это умеют делать те, кто – любит это делать, чтобы поднять кому-то настроение, за этим угадывалось необыкновенное чувство юмора и – УЧАСТИЕ в собеседнике одновременно, и поэтому, казалось, – её потенциал – неисчерпаем, а – женская загадка, – бездонна и чарующа одновременно. Это делало беззащитным перед ней – любого мужчину, и поэтому, своей улыбкой – она могла и – поставить недостойного – на своё место. Есть такие женщины, которых можно, или – изнасиловать, ничего не получив, кроме чувства покаяния, или – тайного желания – насиловать уже всех подряд после этого. Или – она отдаёт – тебе всё сама, и – этого ВСЕГО… на сто жизней не хватит… С такими женщинами легко ДРУЖИТЬ НА ВОЙНЕ. И – спасать их – любой ценой.
Ещё в землянке сидели – снайпер Вехин, средних лет лысоватый мужичок, с хитринкой в глазах и – порывистыми движениями их, одновременно, что придавало всему виду его – неопределённость уже – вне зависимости от того, что он делает или говорит. Рядом с ним сидел минёр Кравчук, молодой, с юмором хохол из Киева, как он себя частенько называл, и обязательно прибавляя каждый раз что-то новенькое, вроде: – Да я-ж – хохол з Киеву, що з мене взять; – тут он делал мхатовскую паузу, и прибавлял: – Киеву. – и при этом делал вопросительный взгляд и оглядывал окружающих. Был он человеком с чувством долга и юмора одновременно, основательным, осмотрительным, неторопливым, и – остроумным на язык. И, вместе с тем умел не только держать он эту паузу, но и, – язык за зубами, что говорило о том, что он быстро менял свои решения, или – вовсе не принимал никаких, если их не предвиделось; доминантой его поведения всегда была – мотивация. 
Кроме полковника Зимина, майора Бутрина, и лейтенанта Середэнко, – все были рядовыми. Всего – девять человек. Пришедший лейтенант Середэнко, еле держался на ногах от усталости, но – крепился. К тому же, он стал почти на глазах, терять речь. Это – не было – заикание, но слова он стал произносить медленно и – в растяжку, не выговаривая, или – путая некоторые буквы в них, и – иногда – долго подбирал их значение, если приходилось – входить в РАССУЖДЕНИЕ. Тело, руки и ноги – ещё слушались его, но, разговаривая, рот он открывал медленно, тяжело двигая языком. Он попросил водички. Таня быстро принесла ему её, и уложила, накрыв тёплой шинелью. Бутрин чувствовал себя – легче, наверное потому что был моложе Середэнко, почти на пятнадцать лет, и – отличался от него позитивным способом мышления. Предстояло скорое обсуждение последних событий.
   Полковник Зимин, немолодой, сохранивший себя, моложавость, человек решительный и – немногословный, когда это было необходимо, чтобы выслушать собеседника, жестом пригласил всех за сколоченный стол, и – Бутрин, с Вехиным и минёром Кравчуком уселись за него. Подошла, хлопотавшая возле Середэнко, Таня, скромно присела с краю. Полковник Зимин – ходил по землянке: 
– Как вы себя чувствуете, Бутрин? 
– Я – могу говорить, товарищ полковник. 
– Вы уверены в этом?
– Да. Я чувствую себя – скверно, но доложить обо всём, что только что произошло, могу.
– Докладывайте. Я ожидал что-нибудь в этом роде, но мне нужно знать всё, до мельчайших подробностей, потому что от словосочетания – «в этом роде» – давно пора избавляться. Не мне вам это объяснять. Говорите.
– На месте наблюдения – ничего нового не произошло. Всё те же – сизые голуби, которые почему-то всегда прилетают со стороны немцев, и – всегда – со стороны – их – основного, интересующего нас расположения на высотке – и – никогда со стороны деревни, занятой ими, и – по вектору направления, обращённому к – нам, летят они всегда из леса, что – за их расположением; мы пока не можем делать лишних движений, и – осмотреться – там. Голуби, вроде-бы всё те же, одинаковые, да чёрт их разберёшь! Прилетают бодрые, да у вешки – как сам чёрт их крутит. Набесятся так, что – едва живые. А – потом – в разные стороны разлетаются, кто-куда. А – появляются – снова из леса за – высоткой. И – снова, – опять – двадцать пять. И всё – у вешки, у вешки держатся, как-будто – тянет она их чем-то…
– Чего же им около неё не держаться, домашние же они…
– Э-э!, – нет! Домашние сядут неподалёку, да поклюют, да – снова – вверх, как, вроде, – радует она их, сил придаёт, пьянит даже, или – будоражит, или – успокаивает; тогда, налетавшись, обратно они к земле тянутся, да – поближе к – вешке-то! И так без конца они могут. А – эти – от неё, вроде как – устают: вид – подрипанный, всклокоченные, и летят – как сороки от неё. Полётом своим сорок напоминают. Не в себе, какие-то. А – прилетают – снова бодрые. Может,– это – наши голуби, а не – немецкие? Может, – у наших, – вешка там, за немцами? За – высоткой?
– Нет. Голубь, туда, где ему – плохо, – не прилетит, если – вешка другая есть, да у ней им – лучше. Они бы – там остались. И – не – связь это с нашими, и не – знак нам от них, что – белые теперь – не в счёт. То, что у фрицев – вешка под контролем негативным для голубей – ясно, как божий день. И – нет – другой, нашей вешки…
– Почему? – задумался Бутрин. – Может они их – пьянят чем-то… Недаром, они как – дурные отсюда разлетаются. Один – упал даже… И, смешно так, – вперевалочку, – топ, топ, топ, – да, к – фрицам угодил… Они им – в футбол играли…
– Знаешь, Бутрин… – задумался и Зимин. – Фашисты здесь не для того, чтобы – голубей спаивать, да – опохмелять за лесочком у «нашей» вешки теплотой родимого порога. Они здесь – чтобы – убивать, насиловать, грабить… И – никакие это не наши голуби, что у – вешки крутятся. Это – немецкие голуби. И – пока они здесь крутится будут, – ничего нового, – а, тем более – хорошего для нас – не произойдёт, если это – сизари. Мы знаем – точно, что – белые голуби ведут себя по-другому, в случае – воздействия на них электромагнитных излучений; это – было нам известно – изначально. Вешки держатся – и те, – и – другие. И – если воздействие это – смертельно опасно, – то – не улетят они, потому что, во-первых – они в ЗОНЕ воздействия: отлетит на десять шагов влево, на – пятнадцать – вправо, – то же самое… Везде – то же самое! Туда-сюда крутнутся, – везде – страх, тревога… Не поймут они, что – ЗОНА где-то кончается, в страхе своём когда – мечутся, а – вешка: самое родное, – вот оно… Вот и – держатся они её, пока не иссякнут… Сил у неё набираются… А – разлетаются от неё, когда – страх панический, ужас смерти наступает уже! У – одного – наступит, да – полетит он от неё, смерти этой, куда глаза глядят. И – другим невольно пример подаёт лететь из гиблого места… И – все – снялись и – улетели. А немцы – новых из леса запускают! Фон – есть! Вешка – есть! И – летят они – снова к ней, чтобы – помереть там. Обманка это для нас, майор… Чтобы – думали мы, будто голуби ВЫДЕРЖИВАЮТ воздействие на них. 
– Но, они, ведь, сигнал – уменьшить могут… 
– Мощность, или – сила излучения – имеет меньшее значение, чем ТО, что оно из себя представляет… Когда ты – УЖЕ – немножко, например, боишься, – тебя, бывает, – труднее напугать – внезапно, ибо, – ты – УЖЕ – готов мобилизоваться, и – переходишь в – другое состояние: по – отражению причин его, вместо того, чтобы – испугаться – сильнее, хотя – может быть и – именно – такое: всё зависит от человека. Но, если они – вешки держатся, – лютый страх у них… А это значит, – приборы их на полную катушку работают. Иначе бы голуби – решились бы – преодолеть ЗОНУ излучения. Если бы сигнал был – малым, – они недолго бы – крутились у вешки, а – стали бы преодолевать её, искать решения. Это – на человека сигналы по-разному влияют, а – голубь более примитивен, и, если человек – даже от самого – малого, или, – иного, в том числе и в смысле – спектра сигналов, – запаниковать может, или – в пляс пуститься, или – запеть, или – чёрт его знает что – ещё, то – голубь – птица – конкретная: когда страшно,– боится, когда жрать охота, – не постится, – жрёт. И так – во всём…
– Зачем же они их нам под нос подсунули, товарищ полковник?
– Вы что, Бутрин, не в себе? Они же о нас – ничего не знают.
– А – кому же они – голубей меняют? Себе? Зачем?
– Затем, что приборы свои сверяют по ним!
– Педантичные… Порядок любят. Но – почему не у себя – в закромах?
– Сам же сказал – педантичные. А это значит и – точные, тоже. В – неволе, или – в плену, – не проверишь то, что – проверяется на полях сражений. – Натюрлих… – сказала – Таня и улыбнулась своей обаятельной улыбкой…
– Вот-вот… – устало сказал Зимин. – Так что нам НАДО достать – именно – белого голубя, чтобы обходить их поганую яму, которую они устроили, – имея в виду именно её, «улыбки», значение. – Вы, кажется, – Бутрин уже знаете, чем она пахнет? Как там Середэнко? Таня, пойдите, узнайте, – как он себя…
Когда Таня вышла, Зимин сказал:
– Майор Бутрин! Сергей Васильевич! Здесь может иметь значение – всё, для человека: и – сила воздействия и – сам сигнал, в смысле своего спектра, что может вызвать у – разных людей – разное: и смешение чувств и – тревогу, и – чёрт его знает что – ещё. И – лишь – голуби реагируют на сигнал адекватно. Это должны знать – все! – Зимин обвёл взглядом стол, за которым велось обсуждение. Снайпер Вехин сказал:
– Так, может, подобраться к ним поближе, да и – перещёлкать…
– Як наши же орижки, яки будуть щёлкать воны же… – минёр Кравчук сделал паузу, – десь пид Киёвом, видкуда я – родом. – Кравчук уже без паузы, осуждающе посмотрел на Вехина.